Персональный сайт

ШКОЛА

Школьная жизнь особо меня не напрягала. Учёба давалась легко, без труда. Ещё в пятилетнем возрасте я научился читать и писать. Помню ошарашенного отца, когда я наизусть прочитал ему поэму Пушкина «Полтава». Мне шёл шестой годок, а это произведение начинают ознакомительно изучать в восьмом классе. Тогда, в пору раннего детства, игрушек у нас, помню, не было совсем. Мы их лепили из глины, строгали из палок и веток. А больше играли найденным на полях боёв оружием и гильзами от патронов. Создавая свои армии. Немецкие винтовочные гильзы были фашистами, а советские – нашими.

Родители расслабону нам не давали. Мать всё время хлопотала по хозяйству, а отец бывал дома очень редко. Его посылали то в колхоз на займ, то толкачём от бюро райкома на посевную или уборочную, то сутками пропадал по неведомым для моего сознания редакционным делам. И мать, дабы мы меньше занимались дурью с опасными для жизни и здоровья военными игрушками, стремилась занять весь наш досуг семейно полезным трудом. А этот труд - ползание с мешком по берегам рек в поисках клевера и сныти для огромного поголовья кроликов, присмотр за оравой прожорливых утят, гусят и цыплят и сидение в няньках. На нашем попечении оставалась младшая сестра Людмилка, проказное и капризное сопливое существо.

Брат Витя был на три года старше и соответственно шустрей. Он первым хватался за домашнее дело и первым смывался со двора. А я отставал и, как правило, оставался крайним. И на мне повисали утята-гусята и Людмилка. Для моих игр она была мала. Поэтому, пока ей не надоедало, чинно водил за ручку по тротуару у дома, а когда сестрёнке это надоедало, таскал на руках, пыхтя от натуги.

И все же о детстве мои самые прекрасные воспоминания. Жили мы бедно. Я донашивал Витькины штаны и рубахи, украшенные новыми заплатками. Всё лето бегал босиком. Летом ели картошку с огурцами и луком, разбавленные кислым молоком, зимой – такую же картошку с квашеной капустой, солёными огурцами и суп с солониной или безвкусной как вата крольчатиной. Но на эти мелочи жизни внимания обращали мало. Ярко помню, что так жили все мои друзья-приятели и их семьи. Воду черпали в колодце, варили летом на костре за сараем, зимой – на плите. В ненастные летние дни в коридоре мать разжигала примус, который гудел как реактивный двигатель. По всей округе разносился аромат керосина.

До самого восьмого класса я ходил во вторую смену. В школе не хватало места для одновременного занятия всех учеников. Первый урок начинался в час дня. А из школы приходили в восемь вечера. Осенью и зимой это была настоящая темень. К тому же дорога из школы домой вела по диким пустырям, среди военных руин, по шаткому дощатому тротуару и разбитой булыжной мостовой. Пробирались домой впотьмах. И, чтобы не было страшно, собирались ватагой. Перебежками с визгом и криками пробирались до дому, пугая друг дружку по дороге страшными рассказами.

Чего-чего, а страшных рассказов в детстве наслушался предостаточно. К матери частенько приходили соседки. В основном пожилые тётки, уже нигде не работающие. Спальня, если можно было так назвать нашу общую с братом железную кровать, зажатую фанерными перегородками, звукоизоляцией не блистала. Утром, притворившись спящим или читающим книгу, подслушивал яркие рассказы тёток про оборотней, покойников, страшные приметы и прочую мистику. Наслушавшись с утра этой чепухи, вечером по дороге из школы в каждом шорохе мерещилась всякая чертовщина.

Осенью была у меня любимая домашняя работа – ходить за керосином. Мать собирала жестяную баклагу ещё довоенного образца, засовывала её в драную авоську, выдавала три пятака – и в путь. Литр керосина стоил четыре копейки. Мне предстояло принести три литра. Керосиновая лавка находилась уже в двух километрах за городом, по дороге на Залесье. Чтобы не провоняться керосином, мать заставляла напяливать огромную отцовскую фуфайку, настолько заношенную, что торчавшая клочьями вата из дыр походила на линялую шкуру уродливого облезлого зверя. Чтобы было удобнее, я подпоясывал ватник старым отцовским ремнём с латунной армейской звёздной пряжкой. Отец рассказывал, что этот ремень достался ему на пересыльном пункте после госпиталя во время войны. На ноги одевал кирзачи сорокового размера. Чтобы сапоги не хлопали подошвой по моим пяткам, наматывал несколько слоев портянок.

- Ну, вылитый мужичок с ноготок, - смеялась мать, отправляя меня за порог.

За калиткой нелепость внешнего вида уже нисколько не смущала. Хрустя по перволёдку, обходя огромные лужи, я пробирался до перекрёстка Октябрьской и Съездовской улиц. Поворачивал направо и шагал дальше, минуя огромные развалины бывшей тюрьмы и какого-то каменного строения напротив. На тюремной развалине мы недавно нашли удостоверение немецкого офицера. Карточку, залитую слюдой. Потому так хорошо сохранившуюся спустя больше десятка лет после войны. На карточке – фотография фрица в фуражке с высоким околышем, сверху орёл со свастикой в лапах и готическая надпись. Фашиста звали Курт, а фамилия толи Герхард, толи Шепард, уже не помню. Помню, когда показали её в школе, учительница немецкого языка сказала

- Выбросьте эту гадость, и не лазайте, где ни попало, пока голову миной не снесло.

Если такая реакция у Людмилы Александровны, то дома разговор был бы строже и конкретней. Поэтому мы с радостью выполнили совет учительницы и выбросили карточку в костёр, когда на огороде жгли прошлогоднюю ботву на грядках.

Итак, позади груды битого кирпича и ржавой арматуры, а впереди огромное, во всё небо, багровое зарево ноябрьского рассвета, шорох и треск моих сапог по прошлогодней листве и остекленевшим лужам. Вот она красота и свобода! Булыжная мостовая с каждым шагом в сторону темнеющего впереди леса становилась всё реже и ухабистей. И вот позади контора заготльна. Дорога превратилась в непроезжий просёлок, сверкая рубиновым заревом гигантских луж и промоин. Слева несколько рядов проволочного заграждения, волнистые линии траншей с утонувшими в дерне дзотами и чернеющими прорехами амбразур. В школе рассказывали, что именно здесь была немецкая оборона и эти позиции штурмовали наши солдаты, освобождая город.

А вот и приземистое дощатое сооружение. Построенное на базе бывшего немецкого дзота и потому не промерзающее, несмотря на всю внешнюю неказистость. Вокруг этого строения заборчик из проволочного заграждения с такой же проволочной калиткой. За калиткой скрипучая дверь, ведущая в тёмное помещение. Посреди него – огромный деревянный рундук с вырезанной дырой посередине. Из дыры на треть выглядывает железная ёмкость с большой винтовой пробкой. Над бочкой укутанная в платки и телогрейки тётка. От вороха напяленной одежды кажущаяся огромной тряпочной куклой. Она приветливо улыбается, и на розовощёком лице появляются смешные ямочки.

- Не робей, сынок, давай баклагу.

Она ловко отвинчивает пробку, опускает в бочку цилиндрический ковшик с длинной ручкой. Секунда, и пенистая струя звенит по стенкам моей баклаги. Затем, звеня медью в приспособленной под кассу алюминиевой миске, даёт сдачу

- Шагай, милый, не расплескай керосин по дороге…

Обратный путь занимает как раз столько времени, чтобы опоздать как минимум на два первых урока.

- Почему так долго?

Этот вопрос дома врасплох не застаёт. По пути уже придумана легенда о длиннющей очереди, ожидания пока откроется по неизвестной причине закрытая керосинка и тому подобном.

- Бог с тобой, помощничек, - отстаёт мать.

И вот уже бегу в школу, на законном основании пропустив половину уроков.

К пятому классу выявилась вся порочность моего раннего вундеркиндства. Началось отставание. Особенно в математике. Уроки требовали усидчивости, а её как раз и не хватало. К тому же условий для серьёзных занятий дома не было. Поздно вечером, когда глаза слипались, мы с Виктором усаживались за сколоченный отцом из нетёсаных досок кухонный стол, покрытый заляпанной чернилами клеёнкой. При свете керосиновой лампы я, преодолевая сон, тщетно пытался постичь алгебраические премудрости. А на следующее утро было не до алгебры. Протяжки с подъёмом, Джек Лондон и Жюль Верн… Собирал портфель уже в последние минуты.

Видя мои страдания, мать привела «репетитора». Через дорогу жила семья Борцовых. К молодой хозяйке Нине из деревни приехала младшая сестра. Маша оканчивала школу и готовилась в пединститут. Общительная мать поведала новой соседке о моих неудачах на стезе математики. И девушка охотно согласилась дополнительно заниматься со мной. Маша оказалась действительно незаурядным педагогом. Она так доходчиво и просто показывала решения труднейших уравнений, что уже через пару месяцев с двоечников я уверенно перешагнул в хорошисты. Наша математичка, она же классный руководитель, Нина Павловна Лебедева диву давалась моим успехам.

Зато легко и непринуждённо давались гуманитарные предметы. По русскому языку, литературе и истории в классе мне не было равных. Учительница литературы Александра Александровна Томилина всегда ставила в пример написанные мной сочинения на вольную тему. Она сравнивала моё творчество с Гоголем. Одноклассники меня даже дразнили «гоголем». Литературу я обожал действительно. В шестом классе отлично знал Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Тургенева, увлекался Гербертом Уэллсом, ранними Стругацкими, Ефремовым, обожал Рэя Бредбери. Читал Маяковского и знал наизусть Есенина и Блока. В седьмом классе уверенно читал философские труды Маркса, Энгельса и Ленина. К концу десятого класса знал Канта, Гегеля и Фейербаха. И, конечно же, увлекался романтикой Грина и Сент-Экзюпери, декламировал баллады Стивенсона, зачитывался романами Дюма, читал стихи Роберта Бернса и Уильяма Вордсворта.

В седьмом классе появилось новое увлечение – живопись. Пытался творить акварельные пейзажи, карандашные натюрморты, даже пробовал писать маслом на холсте. Прочитал массу книг о художниках Серове, Брюллове, Крамском, Иванове, Рокуэлле Кенте. Попутно ознакомился с биографиями Римского-Корсакова, Наполеона, Робеспьера. Увлекался историческими монографиями о героях народной воли.

Настоящей страстью было небо. Небо над пляжем при слиянии Куньи и Ловати завораживало яркими закатами, тёмными грозовыми тучами с лучами солнца, падающими вместе с августовским дождём, туманной пеленой ранней осени, пронзительной синевой морозного февральского дня.
В начале шестидесятых лет небо над Холмом звенело и грохотало. На бреющем полёте над крышами домов проносились первые реактивные истребители и фронтовые бомбардировщики. Рёв и свист реактивных двигателей доводил до истерики дворняг. После каждого пролёта стреловидных МиГов над нашим двором приходилось по всем щелям и закуткам собирать насмерть перепуганных цыплят и гусят.

Для меня не было сомнений в своём будущем. Я решил стать летчиком-истребителем. Тем более, когда началась последняя четверть в шестом классе, мы узнали о Гагарине. Сейчас уже никакое событие не сравнится с первым полётом человека в космос, с теми всеобщими радостью и ликованием. Отлично помню. На улицах ещё лежал снег, но окна в школе были раскрыты и со второго этажа через динамик неслись бравурные марши, транслировавшиеся по радио с утра до вечера. Занятий в тот день не было. Радостно приподнятое настроение не располагало к серьёзной учёбе.

Родители отнеслись к моей мечте весьма скептически. Но до конца школы было ещё далеко и мою блажь насчёт неба воспринимали как мальчишеский романтизм. Но моё стремление было более чем серьёзным. Именно для поступления в лётное училище вступил в девятом классе в комсомол. Когда пришёл в райком получать комсомольский билет, встретил свою бывшую «репетиторшу» Машу. Мария Григорьевна была замужем. Носила фамилию мужа Шеляпина и работала в секторе учёта райкома комсомола. Она крепко пожала мне руку и спросила об успехах в школе.

- С математикой всё в порядке.

- Какой молодец, - улыбнулась, услышав мой ответ…

В конце десятого класса в газете «Красная Звезда» увидел объявление о наборе курсантов в Черниговское училище лётчиков-истребителей. Написал заявление и отправил по указанному в газете адресу. Вскоре пришёл ответ с подробными условиями приёма и перечнем документов необходимых для допуска к вступительным экзаменам. Обязательным условием было прохождение медицинской комиссии. На комиссии и споткнулся. На приёме у окулиста неожиданно узнал, что я косой. Острота зрения правого глаза оказалась на 30 процентов ниже левого. Сказалось осложнение от перенесённого полгода назад экзотического гриппа «Гонконг -1».

- Вам, молодой человек, нельзя на велосипеде без риска ездить, не только летать на истребителе, - прозвучало как приговор…