Солдат шёл медленно. Несколько недель он был в пути. Товарняками, пешком, на попутных грузовиках и подводах добирался он в далёкую Сибирь с Юго-Западного фронта. В одном из госпиталей провалялся почти полгода и был подчистую комиссован за год до окончания войны.

Позади остались Курская дуга, Брянский фронт, Сталинград… Рядовой пехоты был несколько раз ранен, но легко: пуля в сердце и снаряд обошли его. За весёлый нрав и балагурство — говорили однополчане. Многих, очень многих своих друзей оставил в братских могилах. А он уцелел. На груди сияла медаль «За отвагу». И вот добирался домой солдат длинной дорогой. И вспоминал…

Первые месяцы войны. Скорая боевая подготовка. Одна винтовка на десятерых. Многие не владеют боевым оружием. Скорые курсы ликбеза. И он, 36‑летний, родившийся в русско - японскую кампанию и служивший в армии после революции, когда оружие изучали по плакатам и макетам, учился стрелять по мишеням.

Свой автомат, добытый в десятом бою, через месяц знал назубок: собрать и разобрать его мог десять раз кряду даже с закрытыми глазами. Сменялись рядом, плечо к плечу, боевые товарищи, а та первая винтовка жила в его памяти. Вспоминал лица фронтовых друзей, командиров, жаркие дни наступления и тяжёлые моменты отступления, горячие бои и редкие часы затишья.

Затишье. Тут же извлекалась из вещмешка неизменная подружка - балалайка, собирались в кружок однополчане, залихватски звучали частушки, сменяясь задушевной русской мелодией, что слезой входила в душу: каждый думал в этот момент о родных — матерях и жёнах, братьях, сёстрах, детях. Он три года писал на свою малую родину, он должен был узнать что-то о своей семье. И не получал никаких вестей. Писал снова. И снова тягостное молчание. Но вот каким-то чудом просочилась весточка, что дети бродяжничают, остались без матери, голодают. И он стал писать во все концы — к начальству, в военкомат, к сельсоветчикам, чтобы спасли его детей. Успокоился, когда получил из собеса извещение: жена осуждена на 7 лет за «колоски», 2‑летний мальчик умер в тот же год, в 1942‑м, а девочки — 9 и 7 лет — определены в детский дом. Ёкнуло и замерло сердце даже теперь, когда он вспоминал всё это в дальней дороге назад, домой. Он стерпел боль, как сотни и тысячи других вокруг: кругом было неизбывное и бескрайнее горе.

…Его нашли на четвёртые сутки. Похоронная команда собирала своих. Фронт прокатился на Запад. Рядовые рутинно выполняли свою работу. Отдельно клали тех, кого ещё можно было опознать, с документами, и отдельно тех, кого опознать можно было только по частям. Похоронщики ничему не удивлялись: война притупила боль, зрение и слух. И вдруг! Потащили из замёрзшей воронки мертвеца, а он возьми и живым объявись: застонал. Такое случалось очень редко. Жив оказался солдат.

— Ты смотри: в огне не сгорел и в воде не утонул, — ахнул похоронщик. — Повезло ему, чуть бы дальше — захлебнулся, а так прямо на краешке примёрз. И ноги целы. Ну, счастливчик!

У счастливчика оказалось двухстороннее воспаление лёгких, перешедшее в плеврит. Надежды никакой: лекарств мало. — Если и выживет, — сказал госпитальный доктор, — протянет недолго, форма воспаления тяжёлая. Уж лучше бы в бою погиб!

Он выжил. Медленно, со скрипом, начал идти на поправку к концу зимы. Страшный ноябрь остался в воспоминаниях. Стал вставать без посторонней помощи. Начал балагурить и шутить. Он знал: ему нужно вернуться к своим дочкам.

— Вот, чертяка, — смеялись однопалатники. — С того света вернулся, а хохмить не разучился. Иди сюда, трави свои байки.

— Я закалённый, — отшучивался солдат. И веселил таких же бедолаг на больничной койке, как и он сам.

А сердце уже рвалось туда, в Сибирь-матушку, где ждали его две крошки-дочери.

***

Улучив минуту, когда из взрослых никто её не видел, она убегала к этой дороге. Стояла долго-долго, всматривалась вдаль. Маленькая девочка ждала. Месяц за месяцем. Она чувствовала, верила, что встреча скоро будет. Скоро на этой дороге появится знакомая фигура. Она уже не помнила черты лица, голос и смех своего отца, но хорошо помнила очертания фигуры и походку. Она узнает его издалека. Интуитивно девочка понимала, что с появлением этой фигуры в её жизни исчезнет тревога, уйдёт гнетущая боль, не дающая ей покоя, и появится то хорошее, что когда- то было: самое тёплое слово на свете — дом. Он был у всех, кого забирали из этих стен. Будет и у неё. Только сбылось бы ожидание, только бы не заблудилась в пути знакомая фигура.

Она стояла у дороги долго. Её находил кто-нибудь и прогонял назад со словами:

— Ишь, какая непоседа! Сказано же тебе — жди. Скоро тебя домой заберут. А пока надо слушаться, понятно?

Легонько подталкивая, её уводили в серый дом: там было тепло и сытно, но неуютно и горько. Она помнила, что привезли её в этот большой дом вместе с другими детьми. Строгая тётя в тёмном платье что-то долго рассказывала им, объясняла, называла имена и фамилии. Но дети, сморённые дорогой и долгожданной тарел‑ кой горячего супа, засыпали на скамейках и на полу. Сквозь сон девчушка услышала свою фамилию, но ничего ответить не успела: провалилась в глубокий сон. Вся жизнь здесь была, как во сне: хотелось скорее проснуться и забыть все страхи.

Старшие дети обижали. Она научилась терпению, редко плакала. Боялась ночи: старшие играли в привидения часто после полуночи, когда детский сон самый крепкий, будили малышей громкими воплями. Открываешь глаза, а перед тобой чёрные крылья и огромный клюв. Малыши пищали, визжали, рыдали, прятались. Она тоже пряталась и ждала, пока где-нибудь в уголке не настигал сон. Их некому было успокоить. Взрослые, измотанные тяжёлым трудом, крепко спали на своей половине дома. Девочка затыкала уши и крепко зажмуривала глаза. Но всё равно леденящий страх проникал в самую душу: если привидения заберут её, как она увидит своего отца? Он ведь скоро придёт за ней.

В детском доме их кормили горячей пищей, досыта. Голод остался в памяти. Особенно картинка: женщина со слезами на глазах отвечает ей из-за калитки:

— Иди, доченька, иди, милая, самим есть нечего. Бог подаст!

А сама кладёт от своих восьмерых в маленькую ладошку тёпленькую малюсенькую лепёшечку: наполовину из семян, древесной трухи и картофельной кожуры. Девочка и не почувствовала этой лепёшки — так мал был подарок, но всё равно была рада.

Вторая грустная картинка. Она снова бредёт по дороге, не зная — куда и зачем. Пришла на мельницу. Мужики пожалели сиротинку, отсыпали ей в кулёк-шапку мучицы. А что с ней делать — 4‑летний ребёнок не знал. Вот и стала жадно проглатывать эту белую рыхлую массу. Слюна закончилась, а воды не было. Рыхлая масса превратилась в комочки, и они никак не хотели проглатываться. Так она очутилась в больнице, её с трудом спасли — заворот кишок.

Потом — детский дом. Миски с наваристым борщом быстро заняли место в её детском воображении: такой вкуснятины она давно не ела, наверное, с того времени, когда его варила мама. Мама?! Это слово уже ничего ей не говорило, где-то далеко осталась худощавая женщина с приятным лицом и добрыми глазами: она плела им с сестрой косы, баюкала маленького мальчика. Мальчик? Девочку пронзала эта мысль: маленький мальчик был её братиком, он много плакал и не ел, вот и умер. Она не хотела умирать: ела и мало плакала.

Прошла долгая зима. Пришёл апрель 1944 года. Место на пригорке у дороги обозначилось парой детских ног. Девочка ждала.

***

И они встретились. Невысокий мужчина в солдатской гимнастёрке с вещмешком за спиной и маленькая девочка на краю дороги. Сама дорога утонула в весеннем половодье. Но девочка ещё издали узнала знакомый силуэт:

— Папка, папочка, я тут!

И заметила, как дрогнула рука, свалился с плеча вещмешок и как человек медленно опустился на землю. Через минуту встал, упрямо шагнул в холодную воду, а ещё через минуту девочка обнимала за шею того, кого она знала давно, всю свою короткую жизнь.

Они плакали навзрыд, крепко обнявшись. И мужчина, ласково гладя её по голове, приговаривал:

— Поплачь, доченька, поплачь! Теперь можно, теперь надо…

И не было у них ещё дома, о котором мечтала девочка. И впереди было много горьких дней. Но нужно было жить! Ведь к этой жизни шёл солдат долгих четыре года — через войну, через бескрайнее горе земли своей, долгой дорогой к дому.

***

Это были моя мать и мой дед. Простой солдат большой войны — рядовой Пётр Семёнович Смокотнин — из далёкого алтайского села Сросты, затерянного на карте огромной страны малюсенькой точкой. Он прожил до 17 апреля 1975 года, не дожив до 30‑летия Победы в Великой Отечественной войне 22 дня. Не узнал при жизни ни славы, ни почестей. Но его солдатская отвага легла маленьким кирпичиком в фундамент Великой Победы и осталась в нём навсегда.

Любовь БЕНГАРТ

(Опубликовано в газете "МАЯК". Февраль 2011 г.)